Глава 6 часть 3

Часть 3

В то время Дафф и Иззи все еще жили через улицу друг от друга на Orange Avenue. У Даффа был менталитет музыканта рабочего класса с рождения — до группы он в самом деле чем-то занимался, он плохо себя чувствовал без работы, даже если его деятельность была сомнительна морально. Он занимался продажей по телефону или телефонным воровством, как Вам больше нравится думать: Дафф работал продавцом в одной из таких фирм, которые обещают людям определенный приз, если они согласятся внести небольшую часть оплаты, «чтобы возместить это». У меня была подобная работа прежде, чем я устроился на фабрике часов: я звонил людям весь день, обещая им Джакузи или тропические каникулы, если они просто «подтвердят» номер своей кредитной карточки, чтобы определить свою платежеспособность. Это была противная, опасная афера и я прекратил заниматься этим за день до приезда полиции.
У Эксла и Стивена не было постоянной работы, так что они шлялись по улице, или жили за счет своих подружек. Хотя, как я помню, при случае мы с Экслом устроились вместе на работу в киномассовку. Мы были в толпе лос-анджелесской Спортивной Арены в фильме Майкла Китона под названием Touch and Go, где он играл хоккеиста. Мы не стремились попасть в кадр, поскольку нам нужна была еда и деньги, ничего при этом не делая: мы приходили утром, получали свой талон на питание, затем спали где-нибудь за трибуной, где нас никто не мог увидеть. Мы просыпались, когда звали на обед, чтобы поесть со всей толпой, затем спали, пока не наступало время отметки об уходе с работы и вручения нам чека в размере сотни долларов.
Мне нравилось работать с наименьшими усилиями настолько часто, насколько было возможно. Я абсолютно ничего не видел плохого в бесплатных ланчах и в оплате моего сна. Я ожидал нечто похожего, когда со мной связался директор по кастингу к фильму «Сид и Нэнси». Мы понятия не имели, что тот же самый ассистент режиссера в разных местах разговаривал с каждым членом GN’R по отдельности. Появившись в первый день кастинга, мы восклицали «Эй… что ты здесь делаешь?»
Это было не так весело; на самом деле было похоже на обязанности жюри: вооруженные ручками, они выбрали всех нас пятерых для съемок в той самой сцене концерта, который «Sex Pistols» играют в маленьком клубе. Предполагалось являться на съемку рано утром, в течение трех дней подряд, с обычным обещанием талона на питания и ста долларов каждый день. Трехдневное обязательство было слишком велико для других парней. В результате только у меня хватило терпения на эти три дня.
Твою мать, черт возьми; в течение трех дней они снимали эту сцену концерта «Sex Pistols» в Старвуде (Starwood), клубе, который я знал от и до. Я появлялся утром, отмечался и получал свой талон на питания, затем исчезал в недрах Старвуда и напивался Джим Бимом (Jim Beam) в одиночку. В то время как другие члены массовки играли свою роль, изображая беснующуюся публику прямо перед сценой, я наблюдал за происходящим из скрытого углу мезанина (бельэтажа) — и получал такую же заработную плату.

Поскольку Ганзы стали группой клуба, с которой нужно считаться, несколько нелепых лос-анджелесских менеджеров начали окружать нас как акулы, утверждая, что именно они могут сделать нас звездами. В этот момент наши пути с Вики Гамильтон дружески и временно разошлись, так что мы были открыты для предложений, но большинство из тех, что мы получали, были просто дебильными. Одним из наиболее убедительных примеров того, на какие низости эти типы пойдут, и что они нам готовят, явилась ошибка любезного приглашения Кима Фаули (Кim Fowley), человека с дурной славой, который управлял группой «Runaways» таким же способом, как Фил Спектор (Phil Spector) управлял «Ronettes»; по большому счёту, это было ничто иное как узаконенная форма рабства, скреплённая контрактом. Ким озвучил нам его лучшие строки, но когда он заговорил о проценте с наших альбомов и заключении с ним долгосрочного творческого обязательства, стало ясно, что он имел в виду. Его дерьмо и поведение говорили сами за себя, потому что Ким был слишком странным парнем, чтобы прикидываться.
Тем не менее, мне он нравился, и я был счастлив тусоваться и развлекаться с ним, пока он не стал слишком замкнутым. Остальные наши ребята вели себя как животные: использовали в своих интересах все, что нам могли предложить, не давая никаких обещаний. Эксл всегда был рядом, пока продолжался разговор, потому что Эксл любил поболтать. Стивен был там, если были вовлечены цыпочки. А я потреблял все, что было съестного у Дэнни, сигареты, напитки и наркотики в обмен на беседы, которые я должен был вытерпеть. Когда факторы, привлекающие нас, заканчивались, один за другим, мы уходили.
Ким представил нас парню по имени Дейв Либерт (Dave Liebert), который был одно время тур-менеджером Элиса Купера и работал с Parliament-Funkadelic, одному только Богу известно когда, и эти двое были полны решимости подписать с нами соглашение, и взять нас чего бы это не стоило. Однажды ночью Ким привез меня к Дейву домой, и я помню Дейва, показывающего нам свои золотые альбомы. Его отношение было «Эй, пацан, это могло быть твое». Я понял его намерения соблазнить меня еще больше, когда он пригласил к себе двух девочек, по возрасту годившихся ему в дочери, и всю ночь застреливающих кокаин в ванной. Дейв затащил меня туда однажды, и было похоже эти цыпочки понятия не имели, что они делали. Они были ни на что не способны, я даже хотел взять иглу и ввести им дозу. Дейв был рядом, при жутком флуоресцентном освещении ванной, раздетый до трусов, и дурачился с этими девочками — в лучшем случае девятнадцатилетними — и пригласил меня присоединиться. Вспоминая все причины, почему эта сцена выглядела так пошло, думаю, хуже всего было освещение. Мысль, что этот парень будет управлять нашей группой, и Ким Фаули со своей коллекцией доисторических золотых альбомов, провоцировала истерический смех прямо ему в лицо. Это могло быть профессиональным самоубийством прежде, чем мы проиграем. У нас не было бы шансов, если б менеджмент был таким же развратным, как и группа, так или иначе.
Поскольку Ганзы продолжали репетировать, писать и выступать, работать, чтобы нас заметили, я начал больше тусоваться. Внезапно стали появляться группы, которые я хотел видеть, потому что сцена наконец изменилась: были группы похожие на Red Kross, которые были глэм-группой, но более мужественные, и с другой стороны, были группы как Jane’s Addiction, более крутые и к которым я не имел никакого отношения. Мы играли концерты с какими–то непонятными, претендующими на художественность, группами – вспоминаю концерт в Starduct Ballroom — но они никогда не были правы на самом деле. Нас не считали модной группой на том выступлении, потому что они думали о нас как о глэм-придурках из района «Трубадура» больше, чем мы действительно были. Чего не знали те группы, это то, что мы были вероятно более мрачны и более зловещи, чем они. И при этом они не понимали, что мы не можем трахнуть наших пэров с другого района города.
Фактически, поскольку наша популярность росла, мы начали воевать с группами на «нашей» стороне города. Мы никогда не упускали случая «поиметь» их, лишь спустя некоторое время все, с кем мы играли, боялись нас, потому что Эксл приобрел репутацию непостоянного парня, выходящего из себя в любой момент. Я тусовался с ним несколько ночей, я не помню ни одной реальной причины, по которой мы вступали в гребаный конфликт с абсолютно незнакомыми людьми. Насколько Эксл был озабочен, определенно были серьезные основания для этого, но настолько я мог сказать, мы просто дрались с прохожими — буквально на улице — потому что кто-то неправильно на него посмотрел или сказал неправильные слова. Хотя я должен признать …, что это было дьявольски забавно.
Можно сказать, что моя жизнь потеряла все намеки на стабильное, «регулярное» существование, когда меня уволили с работы в газетном киоске. Как и говорил ранее, я жил с Элисон, моим прежним менеджером на той работе, буквально арендуя место на полу в ее гостиной, но как только я был уволен, ее милосердие и моя постоянная чековая книжка закончились. Не имея жилья, я взял свою змею, гитару, и черный чемодан и переехал на место репетиций Ганзов, где вместе с Экслом вскоре стали постоянными жильцами. У Иззи, Стивена, и Даффа были подруги, с которыми они жили — у Иззи и Даффа даже были собственные квартиры. Только нам вдвоем с Экслом некуда было пойти.
Наша репетиционная «студия» была довольно необустроенной; это был один из трех складов в здании недалеко от Sunset и Gardner, которые предназначались для подсобок или гаражей, не для людей. Передняя дверь была из рифленого алюминия, поднимающаяся как у дешевых гаражей, бетонный пол, и мы были единственные съемщики, которые решили превратить нашу «пятнадцатиметровку» в жилье. В здании был коммунальный туалет примерно на расстоянии в пятьдесят ярдов, но чаще всего я предпочитал ссать в кустах через дорогу от нашего «холла». Мы называли место Гостиница и виллы Sunset и Gardner (Sunset and Gardner Hotel and Villas).
У нашей репетиционной студии не было никакой отделки как жилой площади, потому что она даже не была предназначена для репетиций — это были просто хорошие склады.
В конечном счете, Иззи решил, что, по крайней мере, у нас с Экслом должна быть приличная кровать, так что однажды он и Стивен соорудили из досок временный королевских размеров чердак над барабанной установкой. Это было приятное новшество, как если бы смываемый туалет в Англии 18 века. У нас была одна принадлежность, превращающая наши «апартаменты» группы в более домашнюю обстановку — гриль на древесных углях хибати (hibachi- тип жаровни), который кто-то из нас или украл или купил. Я никогда не использовал его, потому что поскольку я ценю хорошую кухню, то никогда не пытался испробовать свои силы в этом, но так или иначе Стивен и Иззи могли готовить вполне прилично на этой штуковине.
Мы усердно писали песни и репетировали каждый день, но так как Эксл и я жили в гараже постоянно, наше место для репетиций скоро стало достаточно странным, предназначенное для ночных пьянок без домашних правил. Обычно ночью, один из нас мог лежать на чердаке или на свежем воздухе, другой — валяться без сознания между усилителями и барабанами, и, как правило, соответствующие друзья пили и принимали наркотики в переулке до восхода солнца. Мы написали много хороших песен в этом гараже, вдохновленные нашей средой. «Night Train,» «My Michelle,» и «Rocket Queen» среди них.
«Night Train» писалась в несколько этапов. Я помню первую работу над главным риффом этой песни с Иззи, сидя в гараже на голом полу, еще до моего ухода от Элисон. Мы не знали, как сложится песня, и мы понятия ни о чем не имели, но дорожка была настолько правильной, и нас зацепило и мы чувствовали ее. Я помню, что чувствовал себя хреново, и на следующий день свалился с тяжелой ангиной. Я провалялся больным на кушетке Элисон пару дней, но тем временем Иззи играл с Даффом наш рифф, и Дафф работал над ним, насыщая и превращая его в приличный инструментал.
Ни у одного из нас не было слов для этой музыки, но мы были очень вдохновлены ею, и это витало в сознании группы, пока не подвернулся соответствующий случай, вечеринка с нашим любимым напитком, «Night Train».
Однажды ночью мы шли по Пальм Авеню (Palm Avenue), которая была улицей, имеющей самую дурную славу в нашем мире, потому что там в основном жили проститутки, несколько знакомых наркоманок, а также Лиззи Грей (Lizzy Grey), гитарист группы «London». Мы проводили много времени в том квартале в те дни, потому что по соседству жили слишком многие знакомые, так что каждый раз, выходя на прогулку, мы знали, что что-то будет. Той ночью мы распили бутылку «Night Train», 18-ти градусное «вино», которое в то время можно было купить дешевле двух долларов за бутылку. Это — самое дешевое вино, и мы пили его как ненормальные всякий раз, когда денег было мало. Казалось, что ничего с него не могло быть, но это явная ошибка; если ты его не пробовал, то вероятно не поймешь, почему мы импровизировали лирику в его честь, шатаясь по Пальм Авеню.
Я не могу вспомнить, кто первый начал, но кто-то громко сказал: «Я на Ночном Экспрессе!» (I’m on the Night Train!). Мы все подхватили и продолжали кричать, в то время как Эксл импровизировал между нашими криками: «Пьем до дна!” (Bottoms up!), «Наполняй мою чашу!” (Fill my cup!), «Люблю я эту хрень!” (Love that stuff!) и «Я готов крушить и сжигать!” (I’m ready to crash and burn!).
Для нас это был один из тех удивительных моментов, как в случае с «Paradise City». «Night Train» был гимном, который мы придумали в одно мгновение, даже не подозревая, насколько он по-настоящему соответствовал нашему тогдашнему состоянию. Как и в «Paradise» в этой песне была одна милая особенность; это вроде считалки, симпатичной мелодии, спетой детьми на детской площадке… зловещие дети, детская площадка которых — заброшенный глухой переулок.
Та песня действительно разожгла всех нас. Я не помню, вернулись ли мы в гараж той ночью или следующим утром, но мы все сработали за день. Эксл написал лирику, мы отшлифовали все части и всё. Мы протестировали ее на следующем выступлении в клубе, и она работала. Она действительно работала. У этой песни есть ритм, рифма, она сразу свела меня с ума. Первое время, когда мы играли ее, я просто начинал прыгать и падать – я ничего не мог с собой поделать. Когда позже мы выступали на огромных сценах, я бегал туда-сюда, прыгал с усилителей, и просто терял голову почти каждый раз, когда мы играли ее. Я понятия не имею почему, но никакая другая песня, которую мы когда-либо играли живьем, не заставляла меня двигаться, как эта.
Еще одна классика, которую мы написали в то время в гараже: «My Michelle». Музыка возникла, думаю, за несколько дней. Полагаю, что мы с Иззи придумали основную структуру, и затем, как обычно, Дафф развивал песню дальше. В любом случае, я не писал слова, но я определенно знал, о чем она. Объект песни – Мишель Янг (Michelle Young), дружившая с моей первой подругой, Мелиссой. Я был знаком с ними обеими еще в средней школе, задолго до самой идеи Ганзов, не говоря уж о реальности группы.
Из-за моих друзей типа Марка Мансфилда и Рона Шнайдера, которые все еще были близки со мной и в определенной степени участвовали в музыкальной жизни в то время, многие из моих старых друзей попали в мир Guns N’Roses, как только все началось. Благодаря нашим общим друзьям я восстановил связи с людьми, которых не видел с момента окончания школы, и многих из них засосал наш мир — на счастье, но в большинстве случаев всё-таки на беду.
Мишель была одной из них; даже когда мы были детьми, она всегда была крепким орешком. Когда она начала часто посещать нашу тусовку, закончилось тем, что стала встречаться с Экслом и у них был короткий роман. Он написал лирику о ее жизни, рассказывая настоящие факты ее воспитания. Ее папа участвовал в порно-бизнесе, и ее мама была наркоманкой, совершившая в конечном счете самоубийство. Но присутствие моего старого школьного друга, с которым я делился сигаретами в туалете средней школы, в одной из наших наиболее интенсивных песен, было очень странным. Я спросил Эксла об этом однажды, потому что не мог себе представить, что Мишель обрадуется обнародовании ее истории.
«Эй, Эксл», сказал я ему на репетиции после того, как мы пробежали песню,
«Ты не думаешь, что Мишель может обидеться?»
«Почему?» он сказал. «Все это чертовски круто».
«Верно, но я не знаю, будет ли круто, если ты скажешь все это. Разве ты не можешь немного изменить текст?»
«Нет», сказал он. «Это — правда. Даже если ей не понравится, я сделаю это, так или иначе».
Я ожидал худшего; даже при том, что нам не за что было предъявить иск, я боялся прихода Мишель. Я, по крайней мере, ожидал, что она будет ненавидеть песню и будет унижена таким поворотом событий. Я был очень, очень неправ: с момента, когда мы сыграли эту песню живьем до записи нашего альбома, Мишель любила внимание к себе. В то время это было лучшее, что могло с ней случиться. Но как многие из наших друзей, которые были вовлечены в темный круг Guns N’Roses, она вошла одним путем и вышла другим. Большинство из них оказывались в тюрьме или реабилитации или оба варианта (или еще хуже), но я счастлив сказать, что она среди тех, кто изменил свою жизнь вовремя. Большинство из наших друзей, в конечном счете, переехали в Миннеаполис… возможно, это имеет некоторое отношение к этому.
«Rocket Queen» была вдохновлена риффом, который я придумал еще во время нашей первой встречи с Даффом. У нее была одна из наиболее сложных аранжировок на нашем альбоме, главным образом, потому что мы должны были объединить рифф с более мелодичным пением Эксла. Песня о нашей общей подруге Барби (Barbie), которая уже в восемнадцать лет имела печально известную репутацию. Она была наркоманкой и королевой андеграунда в то время. Она впоследствии стала дамой, но Эксл был увлечен ею в то время. Я слышал, что она справилась и выжила после всех тех лет.

Я был обдолбан, и без сознания упал со стула, и проснулся на рассвете, лежа на полу.
Это случилось в период творчества и репетиций на Sunset and Gardner Hotel and Villas, когда я начал замечать в Стивене нечто другое. Он появлялся на репетиции немного гибким, будто выпил, но на самом деле он ничего не пил. Я действительно не мог понять, потому что его игра была прекрасна, так что я был заинтригован. Стивен назначал свидание девочке, которая жила по соседству с нами, улицей ниже от нашего места репетиции. Я начал ходить с ним каждую ночь после репетиций и обнаружил, что это довольно тяжелое зрелище: было похоже, будто время останавливалось, когда ты входил в дверь; все передвигалось очень, очень медленно.
Я познакомился с подругой Стива и ее соседкой по комнате, девочка была так убийственна, что разбила мне сердце. Соглашусь, я также думал, что она симпатичная, так что я начал встречаться с ней, и хотя знал, что она сидит на чем-то, но не знал на чем именно. Я приходил туда со Стивеном после репетиции и всю ночь вчетвером слушали «Goats Head Soup» Роллингов, и я наблюдал, как они засыпали на своих местах. Наконец до меня дошло, что героин мог быть катализатором для их расслабленного состояния. Во-первых, ни один из них не принимал героин при мне, так что я понял это намного позже. Но даже если бы они кололись, я не стал бы пробовать, потому что в тот момент у меня не было никакого желания. Я мало чего знал о героине, и то, что я видел, не вызывало у меня желание попробовать его вообще. Почему это случилось?
Соседка по комнате относилась к одной из тех бессмысленных лос-анджелесских историй: ей было восемнадцать или девятнадцать; богатая девочка, которая взяла деньги своей семьи и растранжирила их. В своем достаточно трахнутом состоянии она без конца жаловалась, что ее жизнь – говно и во всем виновата ее семья. Она предпочитала напиваться и жаловаться до тех пор, пока не примет чего-нибудь, затем она ловила кайф и дремала, это были ее ограниченные попытки исправить свою ситуацию. Именно такое представление и увидела ее мать, приехав без предупреждения ранним утром, и конечно я сделал ошибку, встревая со своим ужасным аргументом.
Я сказал немного, но ее мать была убеждена, что я был причиной такого состояния ее дочери. Правда — то, что я был единственным в этой ситуации без героина. Ее мать уехала в тот день, ненавидя меня и забыв про дочь, но, в конечном счете, она добилась успеха: девочка скоро исчезла. После этого подруга Стивена съехала, так что больше мы никогда не виделись.
Сначала я наблюдал, как Стивен и девочки делают это, и в итоге попробовал сам, все, что я знал о героине, были фильмы о вреде наркотиков, которые видел в школе, и кинолента «Французский связной» («The French Connection», 1971) о маниакальных попытках полицейского Попая (Popeye Doyle) остановить ввоз огромной партии французских наркотиков. В тот момент я понятия не имел, что все мои герои были на героине. Но скоро я это выяснил. Это вползало в мою жизнь как плющ по стене.
Вернемся в 1984 год, я с Иззи был в репетиционной студии Никки Бита (Nicky Beat), когда мы сначала курили крэк (chase the dragon), всасывая дым через соломинку с фольги, подогревая ее. Меня тошнило, и я вообще никакого кайфа не испытал. Я не достиг мгновенного воздействия наркотика, так что быстро потерял к нему интерес; хреновое самочувствие не казалось мне приятным времяпрепровождением. Иззи был крут; он мог курить и получать полное удовлетворение от этого.
Несколько месяцев спустя я впервые ширнулся; после этого я никогда не принимал наркотики, кроме как в вену. Я был просто обычным любителем дешевых острых ощущений; я хотел быстро, здесь и сейчас. Я никогда не достигал кайфа, кроме как через иглу. Раз я не мог, то и не пытался; это — трата наркотиков, трата время, и сознательное решение быть неэффективным. Я пытался найти правильный способ; древний цивилизованный метод курения крэка соответствует китайскому обычаю, но мне это не подходило. Китайцы были крутыми, спокойными, и сдержанными относительно героина, такое же отношение и к опиуму. Внутривенный метод был развит намного позже, на Западе, однажды люди начали использовать морфий для развлечения. Иглы требовались для мгновенного удовлетворения, и позднее именно это нужно было людям на улице. В Америке, во времена ковбоев Дикого Запада, этим занимались в основном женщины, нежели мужчины, все они использовали иглы, большинство из них проститутки и барменши.
Одна ночь реально может изменить твою жизнь, и это была ночь, изменившая меня. Я много об этом думал, и уверен, что вероятно все случилось прежде всего потому, что я выпил Джим Бима (Jim Beam-виски). Мы с Иззи были в квартире одной цыпочки. Я сидел за туалетным столиком в ее ванной; было очень тусклое освещение, очень по-наркомански. Она затянула мне руку, пронзила иглой, ввела наркотик… и волна охватила меня где-нибудь глубоко в животе. Я испытал огромное напряжение, и это было все, что я помнил. Я без сознания упал со стула, и проснулся на рассвете, лежа на полу. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что случилось: рядом со мной валялась бутылка Джим Бима, которую я выпил, и в тот момент я вообще забыл, что принимал героин.
Я просмотрел через дверной проем и увидел Иззи и девочку, спящих в кровати, и понял, что что-то здесь не так… по-другому. Я не был уверен, что именно, кроме факта, что это незнакомое чувство. Все было превосходно, потому что я был в отличном настроении. Когда Иззи и девочка проснулись, мы тусовались, и я был настолько доволен, настолько счастлив, и был со всем миром в согласии. Иззи чувствовал точно также.
Квартира девочки, в которой мы были, располагалась в Wilshire почти в центре Лос-Анджелеса и мы ушли от нее тем утром, ни о чем не беспокоясь. Будущее виделось нам светлым даже при том, что у нас не было никаких перспектив в то время. В момент пробуждения города мы бродили по Мэлроуз (Melrose) в центральном Голливуде, и мне в голову пришла прекрасная мысль, что мы должны навестить одну знакомую девочку. Она была действительно привлекательной девочкой, которая еще в школе (Fairfax High) была влюблена в меня без памяти. Хотя я не был с ней знаком очень хорошо, зато я действительно знал, что ее мама работала каждый день, так что мы приходили к ней, и тусовались, и слушали Битлз весь день. У нее была большая девчачья кровать с пушистым покрывалом, и солнечный свет проникал в ее комнату по-особенному; помещение было очень воздушным и белым и розовым и мягким.
Придя к ней, мы с Иззи расслабились и слушали музыку. Я любил песню «Dear Prudence.» «Revolution» вместе с «Dear Prudence» (песни Битлз с альбома 1968 г) имели самое важное значение в мире. «Norwegian Wood» тоже была неплоха. Мы протусили там полдня, затем ушли. По пути домой, всякий раз, когда мы останавливались, я чувствовал, что это благостное состояние из-за героина. Я понял, что напряжение, испытанное мною, длится целый день.
Это — лучшая вещь, которую я когда-либо делал, сказал я сам себе. Такого у меня еще не было.
Мне было девятнадцать лет.

Наша репетиционная студия/наша с Экслом квартира была тем местом, куда группа отправлялась в сопровождении под утро. Туда мы шли после выступления независимо от клуба. Поскольку наша армия фанов росла, этот ритуал стал глупым мероприятием, которое могло закончиться плачевно, но мы участвовали в нем, так или иначе. Виллы (The Villas) располагались достаточно близко к деловому центру Голливуда, и поблизости по ночам не бродили проститутки и наркоманы — нашими соседями были фирмы, работающие с 9 до 17ч., за исключением Gardner Elementary School прямо позади нас, часы работы которой с 8 до 15. Нетрудно было для пятидесяти или больше человек веселиться всю ночь, ширяясь героином, куря марихуану, и разбивая бутылки об стену напротив, не опасаясь полиции. Вскоре эти события увеличились достаточно, чтобы заполнить наш гараж, переулок, и всю автостоянку рядом со зданием: люди с ликером в бумажных пакетах обнаруживались, участвуя в незаконных и противоправных действиях, меньше чем в пятидесяти ярдах от Бульвара Сансет в любое время ночи. Обычно на рассвете, когда детям пора было идти в школу, мы прекращали свою деятельность. К счастью не было никакого взаимодействия между нашей территорией и школой, хотя их детская площадка заканчивалась позади здания с нашей «студией».
Соседний гараж/место для репетиций использовала другая группа, и мы никак не могли запомнить их название… о, постойте, они назывались Wild. Диззи Рид (Dizzy Reed) был клавишником в той группе, и именно тогда он встретился и подружился с Экслом. Wild была типичной рок-группой однодневкой, которую я никогда не видел; я также никогда не обращал внимание на то, как они играли. Однако в действительности я тусовался с ними. Вся наша репетиционная территория определялась этими двумя группами, празднующими всю ночь, каждую ночь в тусклом городском районе.
Уровень распутства, с нашей стороны, по крайней мере, стал довольно возмутительным. Помню, как однажды после концерта я был в кровати с Иззи и одной девочкой. Мы менялись, занимаясь с ней сексом, но Иззи постоянно предохранялся, вытаскивая свой член и кончая на мою ногу, так как я лежал рядом с ней. Это определенно сбивало меля с толку. Я сел, посмотрел на него и сказал, «Эй! Иззи… чувак. Нам нужно больше места».
Всему есть предел, и когда все прекратилось, произошло это очень драматично. После одного частного концерта, как обычно, наши друзья и кто угодно из клуба вернулись в наш гараж, чтобы тусоваться до утра. Теперь, большинство девушек, кто тусовался на нашей аллее до шести-семи утра, были недалёкого ума (the sharpest pencils in the box); но этой ночью у одной из них совсем крыша поехала. Я смутно помню те события, но помню, что она занималась сексом с Экслом на чердаке. Под утро, когда, похоже, наркотики и выпивка закончились, она обезумела и сильно занервничала. Эксл велел ей уйти и попытался выставить ее. Я хотел исправить ситуацию, выпроводить ее спокойно, но не получилось.
Приблизительно неделю спустя, когда в гараже был Стивен, ворвались полицейские и все перевернули вверх дном. Они сломали кое-что из оборудования в поисках контрабанды и требовали связался с нами в любом случае; они угрожали Стивену арестом, если он не скажет им, где найти меня и Эксла, потому что нас обвиняли якобы в изнасиловании той девочки. Стивен связался с нами и предупредил нас, так что весь день мы провели вне дома. Я вернулся туда на следующий день; шел дождь, и было не по сезону холодно, и Иззи был уже там, бродя посреди беспорядка, оставленного полицейскими. Я был совершенно озадачен, потому что не делал ничего такого — я едва говорил с девочкой той ночью, не более.
Это была хреновая ситуация, так что я поразмыслил и сбежал; захватил несколько вещей и отправился укрываться со Стивеном в квартире его новой подруги Моники (Monica), жившей неподалеку. Моника была шведской порнозвездой, встречавшейся со Стивеном, и я мог не спрашивать лучшего места, чтобы отсидеться, потому что у нас был грандиозный секс втроем. Моника была великолепна, она реально была замечательной хозяйкой, плюс у нее был телефон, так что я был в состоянии получать новости о нашей юридической ситуации. Вообще, новости не были хорошими: на самом деле нас с Экслом обвинили в изнасиловании. Будущее выглядело мрачным, и карьера группы немедленно прекратилась. Родители девочки имели связи в LAPD (Los Angeles Police Department – полицейское управление Л.А.), и намеревались выдвинуть обвинения по максимуму. Эксл отправился в Orange County и скрывался у одной девочки несколько недель, в то время как я остался со Стивеном и Моникой. Из страха перед арестом мы не выступали и вели себя тихо. Правда в том, что Эксл на самом деле занимался сексом с девочкой, но это было согласовано и об изнасиловании не шло и речи. Что касается меня, то я даже не притронулся к ней! Когда спустя несколько недель мы пришли в себя, то имели дело с соответствующими органами.
Эксл вернулся в Лос-Анджелес, и двое из нас отправились к Вики Гамильтон и ее соседке по комнате, Дженнифер Перри (Jennifer Perry), и Вики наняла адвоката для нашего дела. Я уверен, что Вики сразу же пожалела, что приняла нас: Эксл и я заняли гостиную в ее странной квартире с одной спальней, и благодаря пустым бутылкам из-под ликера и бесконечному потоку людей, которые, казалось, тянулись за нами везде, куда бы мы ни пошли, за одну ночь мы превратили комнату в полный бардак. Эксл спал на кушетке, я спал на полу, и было похоже, что в гостиной взорвалась бомба. Кухня была гребаным стихийным бедствием; за неделю тарелки и мусор образовали кучу высотой полтора метра. К счастью я убедил свою экс-подругу Ивонну ненадолго присмотреть за моей змеей, Клайдом. Дело передали в суд, но в ходе расследования обвинения против меня были сняты. Эксл, однако, действительно должен был ответить на иск и оказаться перед судьей, но как только показания были даны, обвинения отклонили, и этим все закончилось.

Мы проиграли, казалось, что стерт год из нашей жизни из-за этого судебного инцидента, потому что до случившегося с каждым днем мы двигались вперед невероятными темпами. После того инцидента мы покинули наш гараж, и начали играть и продолжать работать над новыми песнями. Наши друзья Дэнни и Джо были все еще с нами; зеленый внедорожник Дэнни по-прежнему был нашим транспортом. Дэнни был замечательным парнем со стрижкой Джеймса Дина и выглядел очень круто, излучая уверенность. Помимо прочего мы с ним стали нарко-приятелями: как только я вмазывал, мы гоняли на его зеленом звере по всему Лос-Анджелесу в поисках героина.
Джо был нашим тур-администратором и техником моей гитары в то время, хотя он был довольно неприятным человеком: я помню выступление в Roxy, и одной из обязанностей Джо было принести мне слайд (slide-металлическая пластинка для прижимания гитарных струн) во время соло «Rocket Queen», но к моменту, когда он прицепил слайд на мой палец, соло было закончено. Я был так зол, что избил его за кулисами. Но после все простил, потому что Джо был надежным, преданным парнем, с которым любой захочет иметь дело. Джо всегда поддерживал нас в проблемных ситуациях, и подобную преданность нельзя купить.
Мы были непохожи на все остальные группы, играющие в стрип-клубах; нам вообще было наплевать на них. Однако у нас было в отличие от других групп молчаливое пренебрежение к Poison, потому что они были самой крутой местной группой в квартале и воплощением всего, что мы ненавидели в лос-анджелесской музыке. Мы планировали участвовать в нескольких концертах с ними в особых случаях, в начале нашей карьеры, но каждый раз что-то срывалось. Полагаю, один раз они не явились вообще, и мы были вынуждены сыграть оба сета, заменяя их, и в другой раз промоутер оттягивал концерт до последней минуты, потому что у них были какие-то проблемы.
Одним из наших незабываемых концертов той эпохи был фестиваль на открытом воздухе под названием Уличная Сцена (Street Scene), который проходил на шести или семи сценах в центре Лос-Анджелеса, занимая несколько городских кварталов. Это было наше первое выступление, и это был 1983 год (здесь Слэш явно путает, т.к. 8 ежегодная лос-анджелесская Уличная Сцена состоялась 28 сентября 1985 г-прим. Тимофеевой Л.), и мы, как предполагалось, открывали Fear, единственную лос-анджелесскую панк-группу, которая мне действительно была интересна. Мы приехали туда на внедорожнике Дэнни и разгружали свое оборудование на специальной парковке для групп, когда заметили толпу людей, бегущих в нашу сторону. Мы продолжали разгружаться, поскольку люди пробежали мимо нас с максимально возможной скоростью — мы понятия не имели почему. Как будто появилась Годзилла, или за ними бежал парень с дробовиком. Мы не могли понять, в чем проблема, пока наконец не приблизились к сцене, и выяснили, что никакой сцены нет; фаны Fear слишком буйствовали и разнесли ее прежде, чем группа вышла.
Наш менеджер, Вики, и я блуждали по этому огромному беспорядку в попытке впихнуть нас куда-нибудь в продолжающийся концерт. Мы переходили от сцены к сцене, говорили с организаторами, искали лазейку, пока не нашли одну – сыграть после Social Distortion. Это была не лучшая идея, выступать после любимой панк-группы, но в итоге оказалось, что это был один из самых больших концертов, которые мы играли.
Аудитория была сплошные панки и все еще кровожадные после выступления Social Distortion. Мы вышли и взорвались своим сетом, и в течение первых тридцати секунд, выступление было соревнованием по плевкам между нами и первыми пятью рядами: их гребаные фаны плевали в нас, так что мы просто плевали на них обратно. Это было весело и незабываемо отвратительно: помню, я перешел на сторону Иззи и стоял рядом с ним, обмениваясь плевками с толпой, проявляя характер группы, которой мы были. Мы были очень стойки, так что независимо от того, каковы были действия толпы, мы всегда все возвращали в нее. К концу нашего выступления эта отвратительная война силы воли превратилась в гребаную забаву. Мы закончили, все в зеленой слизи, и, учитывая, что было жарко, и без рубашки был не только я, мы начали вонять. Это не имело значения, я был невозмутим: в тот момент энергия переполняла нас.
После нашего выступления Уличная Сцена была незабываема, к тому же совсем иного уровня. Эта последовательность групп предполагала, что мы открываем Poison, которые возглавляли одну из главных сцен. Это обещало быть нашим самым большим высококлассным концертом, и мы были готовы послать Poison со сцены. В конце нам даже ничего не пришлось делать: мы просто играли, и все спятили, карабкаясь по лесам и возбужденно двигая сцену взад-вперед. К тому времени, когда мы закончили, начальники пожарной охраны решили закрыть площадь. Я помню, что Poison появились внезапно во всем своем блеске, готовые начать, но не смогли. Я был весьма рад видеть их всех при полном наряде на сцене, неготовой к выступлению.

Так….возвращаясь к героину. Неделю после того дня, который мы с Иззи провели в той розовой спальне девочки их школы Fairfax High, я совершенствовал новый интерес. И я был полон решимости наслаждаться фазой медового месяца.
Ивонна была единственной, кто выразил реальное беспокойство о моем состоянии в тот момент, потому что она была совсем из другого мира. С ее точки зрения, нетрудно было заметить, что я стоял на краю пропасти. Наши отношения прекратились на некоторое время, но она позвонила мне однажды и предложила встретиться за ланчем у Мела на Сансет (at Mel’s on Sunset). Я могу сказать, что она подозрительно себя вела; как только мы сели, она начала вкрадчиво спрашивать, пытаясь выяснить, где я был, в чем дело, с кем я тусовался, что я делал. Группа была уже известна, но в ее уме мы были все еще небольшой лос-анджелесской группой клуба — она не видела то, что я видел вообще. В то же самое время, Ивонна знала меня очень хорошо, и она знала, каким я был честолюбивым, так что уверен, что она знала о моих планах. Но она не могла указать, почему я был сам не свой – и что ответ был очевиден, но я не собирался говорить ей.
Помню, она высадила меня на углу Кларк и Сансет (оn the corner of Clark and Sunset) и проводила до квартиры Вики, где я все еще спал на полу. Я не оборачивался, но чувствовал, что она смотрела на меня; я чувствовал, что ей кое-что известно. Приблизительно через неделю или позже она позвонила мне туда. Она сказала, что это важно, что ее дедушка умер, и она очень расстроена, что ей надо увидеть меня. Она попросила, чтобы я тут же приехал. Будучи сострадательным бывшим другом, я долго не думал — она заехала за мной и мы отправились к ее дому, все время разговаривая о покойном. Когда мы доехали, было примерно около шести вечера, и мы вошли в ее спальню. Я как обычно плюхнулся на угол ее кровати, просто смотрел телевизор и отвечал на ее реплики. Внезапно раздался дверной звонок. «Это — вероятно моя мама», сказала она, и вышла из комнаты.
Прошло минут десять, прежде чем дверь снова открылась. В тот момент я увидел двух людей, которых не видел в этой комнате лет десять: моих родителей. Я обалдел.
Вошла Ивонна и начала кормить моих родителей своей интерпретацией того, что со мной происходит, слишком драматизируя; она был похожа на оратора из фильмов о вреде наркотиков, которые я видел в школе, или, по крайней мере, на главного персонажа специальных школьных историй, лучший друг которого выходит из под контроля. Мои родители слушали и при этом смотрели на меня, вникая в происходящее. У меня два самых либеральных родителя в мире, поэтому они не раз видели, что что-то не так — я напрягся и сразу приподнялся — они думали, что со мной все в порядке.
«Так», сказал мой папа, глядя мне в глаза, «это на самом деле правда? Ты принимаешь героин, как утверждает здесь Ивонна?»
Я не ответил ни да, ни нет. Я был напряжен, но скрывал это как только мог, потому что не было никаких явных доказательств обвинений Ивонны – я сожалел о случившемся.
«Как приятно видеть вас вдвоем в этой комнате, ребята», сказал я, усмехаясь. «Прошло столько времени».
Я подошел и поцеловал маму, и в это момент общее настроение поменялось. Внезапно Ивонна решила поменять стратегию и воссоединить семью. Я чувствовал, что она злилась, как и мои родители, и мне потребовалось следующие полчаса, чтобы переубедить их. Я соблюдал приличия, пока они были там, но через минуту после их ухода я потребовал, чтобы Ивонна отвезла меня домой. На полпути я передумал; попросил, чтобы она высадила меня возле Whisky. Я молчал всю дорогу. Несмотря на то, что я знал, она желала мне добра, мы снова не общались друг с другом долгое время.

Этот период был довольно интенсивным, так как мы сделали себе имя, одолели грязь сомнительных личностей, твердо встав на ноги, чтобы стать лучшей группой. В конечном счете, мы нашли кое кого, мы могли рассчитывать на некую Бриджит (Bridget), которая была похожа на Вики Хамильтон, но с незначительной состоятельностью. Бриджит хотела заключить с нами контракт, но мы никогда ни с кем не подписывались, так что она просто «работала с нами». Бриджит управляла группой под названием Jetboy из Сан-Франциско, они были довольно популярны в клубных кругах, так что мы арендовали фургон и ездили с ними, открывая их выступления. Мы останавливались в их доме на нескольких дней и создавали впечатление действующей группы, с квартирой и настоящим тур-администратором. Они играли концерты постоянно, и хотя мы особо не вникали, мы уважали их профессионализм.
Самый крутой парень в группе, безусловно, был их басист, Тодд Крю (Todd Crew), ставший одним из моих лучших друзей и другом группы в течение многих лет, к великому огорчению его коллег. У Тодда был отличный стиль: он был ростом почти шесть футов (более двух метров), с длинными беспорядочно торчащими каштановыми волосами. На его лице было постоянное выражение озабоченности, обе руки полностью покрыты татуировками, и он всегда носил различные кожаные жилеты, дырявые синие джинсы, заправленные в потрепанные ковбойские сапоги, и постоянно с сигаретой во рту. Тодд выделялся из своей группы, потому что он был классическим рокенрольщиком, в то время как остальные в Jetboys были типичными глэм-позерами. У певца был зеленый ирокез, хотя, благодаря этому они не были так явно похожими на Poison.
Это было великое путешествие для нас; у нас был замечательный концерт в клубе под названием Stone, а сосед по комнате Тодда был коллекционером рептилий, так что я был всецело увлечен. Я действительно завидовал его коллекции: у него были змеи, группа экзотических ящериц — варанов, и множество крокодилов. В той поездке мы увидели все, что было возможно, и поняли, что это нам доступно. Возвращение домой был также незабываемо. Мы в нашем арендованном фургоне, пили и играли на акустических гитарах в своем арендованном фургоне, когда я набренчал вступление к тому, что стало потом «Paradise City». Дафф и Иззи подхватили мотив и начали его играть, в то время как я придумал изменения аккорда. Я начал напевать мелодию и многократно проигрывать ее. Тогда вступил Эксл.
«Заберите меня в райский город…»
Я продолжал играть и наспех сымпровизировал лирику.
«Где зеленая трава и симпатичные девчонки”, пел я. Мне казалось это веселым.
«Заберите меня в райский город», снова запел Эксл.
«Где толстые девочки с большими сиськами!» кричал я.
«Возьмите… меня… домой!» пел Эксл.
Было решено, что «зеленая трава» звучит немного лучше, и хотя я предпочитал свой вариант «с большими сиськами», меня отвергли. Я подробно изложил основную структуру песни, так как все импровизировали с лирикой по очереди, как будто мы отправлялись автобусом к летнему рок-н-ролльному лагерю, что, по моему мнению, так и было, учитывая показавшиеся горизонты Лос-Анджелеса. После того, как справились с припевом, я вступил с большим тяжелым риффом, приведя песню к логическому завершению. И в это мгновение «Paradise City» стала моей любимой песней Guns N’Roses. Так необычно счастливо и весело, насколько всё это применимо к «Guns N’ Roses», это явно двинулось по тому пути; и это был своего рода определённый опыт.

Наш новый менеджер Бриджит помогла нам c успехом перейти на следующий уровень, по крайней мере, в пределах границ лос-анджелесских клубов. Тот концерт в Сан-Франциско, помог вызвать немного слухов, потому что факт, что мы умели играть, начал быстро распространяться; у нас появились фаны. Позже мы могли придирчиво выбирать концерты, потому времена маленьких выступлений прошли. О нашей группе стали говорить в Лос-Анджелесе, в то же время появился интерес от лейблов. Слухи распространялись так быстро, когда Том Зутот (Tom Zutaut) из звукозаписывающей студии Геффен (Geffen Records) впервые увидел нашу игру в Трубадуре, он преднамеренно уехал после двух песен, говоря любому из A&R, встречавшемуся на пути, что мы молокососы, потому что он намеревался подписать нас немедленно.
Том стал легендой после подписания Motley Crue — он был парнем, отслеживающим весь репертуар в индустрии, потому что благодаря своему инстинкту он находил обычно золото в грязи Сансет. В то время мы играли в Трубадуре, Том прошел за кулисы и представился, и я помню, вся группа думала, что он был единственным агентом по репертуару A&R из всех, кто заслужил нашего уважения, потому что его заслуги говорили сами за себя. Его энтузиазм был настолько реален; он сказал нам, что мы были лучшей группой со времен AC/DC, и когда он говорил о нашей музыке, было видно, что он искренне относился к песням, чем кто-либо. За все время у нас были взлеты и падения, но Том все еще знает, как меня привлечь; ему достаточно сказать: «я не видел рок-группу круче с тех пор, как впервые увидел твоих парней». Было кое-что особо искреннее в Томе той ночью в раздевалке, и хотя мы в тот момент ничего ему не сказали, у нас не было никакого намерения заключать контракт с кем-либо еще.
Том пытался обмануть конкуренцию, но не получилось; слухи о том, что он заинтересовался нами, распространялись повсюду, и внезапно другие лейблы в городе пытались связаться с нами. Бриджит была отчасти все еще нашим менеджером, но так как у Вики Хамильтон было намного больше связей в Л.А., все представители A&R звонили ей, ища с нами встречи. И этого было достаточно, чтобы возобновить наши отношения с Вики.
Это было замечательное время: мы наслаждались множеством бесплатных обедов, напитками, и всем остальным, что мы могли получить от крупных лейблов перед подписанием. В течение следующих двух месяцев за нами ухаживали Chrysalis, Elektra, Warner Bros., и несколько других компаний. Мы ездили в эти хорошие рестораны и заказывали эти экстравагантные фирменные обеды, затем сидели там и просто играли в игру. Единственная вещь, о которой мы могли договориться, наше обязательство о повторной встрече на обед, чтобы обсудить вещи далее прежде, чем мы согласимся на что-либо.
Прошло много дней, прежде чем мы решили снизойти до встречи с Дэвидом Геффеном (David Geffen) и Эдом Розенблаттом (Ed Rosenblatt) и подписаться с Геффен Рекордс. Все время наших переговоров я сидел и смотрел на Дэвида, которого не видел с тех пор, как мне было лет восемь, вспоминая те времена, когда я ходил взад вперед по его офису с моим папой, закончившим свой арт-проект, и задавался вопросом, имеет ли Дэвид какое-либо представление, кто я такой. Конечно же, он не вспомнил меня, как позже выяснила моя мама. Я улучил момент, чтобы посетить ванную в Geffen, стены которой, как я помнил со времен своего детства, были коллажом хиппи, очень мило сделанном в стиле шестидесятых, с иллюстрациями старых рок-журналов. Я был счастлив увидеть, что ничего не изменилось.
Переговоры были быстрыми: мы потребовали шестизначную сумму, что, между прочим, было неслыханной наглостью для нового, неизвестного артиста в 1986 году. Они согласились; Вики Гамильтон была исполняющей обязанности нашего управляющего, так что она свела нас с Питером Патерно (Peter Paterno), который стал поверенным группы. Питер составил наши контракты и дело было сделано.
Так Guns N’Roses были наконец подписаны, но как только это случилось, наш новый лейбл не хотел, чтобы мы играли концерты дальше. Они хотели, чтобы мы залегли на дно, окружили себя тайной, и привели наш бизнес в порядок: они настояли, чтобы мы нашли реального менеджера, и продюсера, и сосредоточились на записи альбома. Они хотели, чтобы мы жили за счет аванса и не отвлекались на еженедельные выступления, пока не предпримем необходимые следующие шаги. Они не понимали то, что знал любой из нас, регулировать нашу свободу при помощи денежных ресурсов было плохой идеей; они были санкционированием степени свободы, с чем мы не были знакомы. Из всех нас я больше всех опасался отсутствия любых концертов. Мы просто собирались бездельничать, прожигая тысячу долларов? Это не могло хорошо закончиться. Пятеро из нас решительно намеревались распорядиться бюджетом, который обнаружился в наших карманах тем утром; с нашим авансом в руках и звукозаписывающим лейблом за нашей спиной, все было возможно. Оглядываясь назад снова и снова, мы все понимали, что худшее, что случалось с этой группой, это безделье и безденежье.

Перевод Тимофеевой Людмилы, февраль 2009 г.